Мне запомнилось на всю жизнь, как сеяли на поле лён, он цвёл нежно-голубым цветом, напоминая ясное небо.
После цветения образуются маленькие головки, в них-то и созревало льняное семя. Когда приходила пора убирать лён с поля, мама брала меня, маленькую, с собой – помогать. Мы рвали лён, связывали снопы, а дома ставили их сушиться на русской печи.
Когда лён хорошо просыхал, семя выколачивали и на ветру веяли. Мусор от ветра отлетал в сторону, а семя оставалось. В селе была машинка, которая из льняных семян отжимала масло. Мама приносила масло домой, мы наливали его в тарелочки, макали куском хлеба и кушали с удовольствием. Великое лакомство!
Ведь было голодное военное время, мы всё время хотели кушать.
…Околоченные снопы обрабатывали на деревянной мялке. Мялка мяла их, то есть трепала, била и получалась куделя для пряжи. Куделя была разного сорта. Исгреби – самая лучшая; отрепи – хуже, мусорная, колючая, прясть её не хотелось. Прялки были из дерева, разрисованные; очень красивые веретёна делали умельцы. Вот, после работы мама садилась прясть льняную куделю, и я наблюдала за маминым прядением.
Итак, нити готовы к работе. Ставили станок – кросна, ткали холст, из которого мама шила нам одежду (платья, рубахи), полотенца, занавеси и т.д. Мама шила нам из этого холста даже сумки для школьных учебников, потому что в то время не было в магазинах ни сумок, ни портфелей, а нас было четверо детей!
Холстом покрывали шубы, шили одеяла, половики. Шили колхозники себе запоны, по-современному фартуки, передники. А какие скатерти мама ткала! Загляденье: и в клеточку, и в полосочку. А полотенца? И по краям вышивала, да ещё кружева вязала и на их концы пришивала.
У меня хранятся скатерть и вышитое кружевом полотенце – память о маме-труженице, колхознице, вдове убитого на фронтах Великой Отечественной войны солдата.
Моя мама… Анна Александровна, 1901 года рождения, село Никулино Пермской области. Её уважали все. Она работал на колхозных полях, жала серпом рожь, косила, пахала, ухаживала за скотом…
Я была любопытна. Мама уходила к колодцу за водой, я украдкой садилась за её прясницу и старалась прясть. Получалось не так, как у мамы, она потом мне говорила: «Опять тут мне напутала!». Зато я научилась прясть ещё в детстве.
Я уехала в город учиться, но о прялке не забыла. Пряла шерсть, собачью шерсть и козий пух, потом вязала варежки, носки, гольфы, подследники и т.д. С удовольствием принимала заказы: мне нравилось прясть, да и доброе дело сделать людям. Кстати, чтобы шерсть была готова к пряже, её нужно растрепать.
Для этого делают теребачки, и шерсть становится гладкой, нить на веретене ложится ровно. Если пряжа получалась тонкой, делали свереживание – скручивали вдвойне, то есть увеличивали толщину – на носки и варежки, чтобы были теплее.
Домашнюю прялку мы оставили дома, в селе Никулино, а здесь заказали новую, и она служила мне много лет. У моей сестры была электрическая прялка. К ней нужно привыкнуть: она быстро крутится, нить получается крутая. Я на ней не могла прясть.
На ручной спокойнее, интереснее, да нить так ровно ложится, и на душе вольготно.
Никто из моих подруг и знакомых не интересовался прядением, а узнав, что я пряду, радовались за меня, но обучиться ремеслу никто желания не изъявлял.
Долго я хранила в кладовке пряху, веретёна, теребачки. Рука не поднималась унести на мусорку.
Позвонила в наш музей, спросила: «Нужна ли вам такая реликвия?». Ответ был положительный. Немедля ко мне пришли сотрудницы музея и всё забрали. Я очень рада, что память моя и мамы будет жить в нашем музее.
